К функции объекта a
(1)
В пересечении нескольких направлений — психоанализа Лакана, нейрофизической онтологии Фаджина, деконструктивистской мысли Деррида и квантово-гравитационной гипотезы Пенроуза — проступает устойчивый мотив — несводимое смещение, ускользающее от символизации, но одновременно её структурирующее. Это не фиксированный элемент, а функция пустоты, которая, будучи неприсваиваемой, служит опорой всей логической архитектуре субъекта и реальности.
У Лакана эта функция получает обозначение объекта a — остатка, отброшенного первичным означиванием, но необходимого как точка притяжения желания. Желание не связано с объектом как таковым, а возникает в расщеплении между означающим и означаемым — в сдвиге, который невозможно замкнуть.
У Фаджина она проявляется в виде irreducible — несводимого элемента, обеспечивающего способность живых систем к саморазвёртыванию. У Деррида — как différance — не означающее, а различие и отложенность между означающими, в которых присутствие никогда не совпадает с самим собой. Это не утрата, а структурное несовпадение, которое, подобно объекту a, не может быть выражено, но именно оно формирует само поле различения.
Это расщепление не только логическое, но и топологическое. Именно как топологическое оно не поддаётся схеме «внутри/вне» — оно изгибает саму возможность задать координаты. Объект a — это не объект в пространстве, но то, что его искривляет. Подобно чёрной дыре, он не представлен в системе, а структурирует её изнутри, производя эффект гравитации: вокруг него всё вращается, но сам он недоступен прямому восприятию. Его нельзя локализовать — как нельзя одновременно видеть всю бутылку Клейна: наблюдатель, будучи трёхмерным существом, способен воспринимать лишь проекции её четырёхмерной структуры. И только во времени — по мере движения объекта или смещения самого наблюдателя — проступает логика, связывающая отдельные фрагменты. Только смещение позволяет заподозрить присутствие объекта a — невидимой части. Он никогда не становится объектом взгляда, но и не исчезает: его присутствие ощущается как сдвиг самой логики наблюдения. Он не внутри субъекта и не вовне, а в разрыве между тем, что может быть символизировано, и тем, что ускользает за каждым означающим. Не в смысле отсутствия, а в смысле несовпадения.
(2)
В онтологии Фаджина каждая клетка организма содержит геном целого, и из одной клетки возможно разворачивание всей телесной структуры. Примером служат стволовые клетки, способные инициировать развитие множества телесных форм в зависимости от конфигурации окружающего поля. Это не метафора, а топологическая данность: информация не локализована, а распределена — в специфическом, необразном смысле. Именно в этой логике он говорит о живом как голографическом — не в поэтическом, а в строго структурном смысле. Компьютер не способен к такому типу генерации: каждый его элемент хранит частную функцию, не зная о целом. В живом, напротив, каждая часть всегда включена в целостную корреляционную структуру — именно это и делает возможной её воспроизводимость.
Голографический принцип, сформулированный в физике и развитый в нейрофилософии, указывает на строгое свойство распределения информации: целое не локализуется, но распределяется в избыточной форме. Каждый фрагмент содержит сведения о целостной структуре — не в виде образа, а как плотность корреляций. Такая избыточность — не ошибка, а условие устойчивости: система может восстанавливаться при утрате фрагментов, потому что ни одна её часть не является замкнутой. Устойчивость тут — не в балансе, а в распределённой несводимости: система держится не вопреки сбою, а благодаря ему. Субъект в этой логике — не центр, а эффект развёртывания поля различий, в котором каждый момент включает след целого.
Объект a продолжает эту логику несводимости. Он не символ целого, но структурный сбой — локальное искривление. Его невозможно устранить без разрушения сцепления, потому что именно он нарушает симметрию, создавая условие движения. Это не точка завершения, а асимметрия, через которую различие может начаться. Его функция — не выразить, а создать напряжение, где прекращается автоматическая компенсация. Его нельзя реконструировать — только обойти. Он не закрывает структуру, а оставляет в ней зияние. Такое включение асимметрии — не исключение, а условие сцепления.
(3)
Развёртывание возможно лишь во времени — при условии допущения того, что Лакан называл разрывом. Без допуска прерывания не возникает субъекта — остаётся лишь автоматическая циркуляция означающих.
В классическом восприятии время мыслится как непрерывная длительность, как поток событий. Однако в структурном психоанализе, особенно у Лакана, время — не длительность, но эффект означающего. Это не последовательность моментов, а серия прерываний, где каждое «сейчас» — это скачок, тик, бит (единица различения), переход на другое означающее.
Такой скачок — не момент времени в привычном смысле, а акт различения, разрыва в цепи. Он не просто знак смены, а минимальный акт субъективации, в котором различие впервые захватывает структуру.
В этом смысле время — не фон событий, а сама возможность их артикуляции. Переход между означающими и есть то, что делает субъективное разворачивание возможным: не как развитие, а как череда расстыковок. Это соотносится с голографической онтологией Фаджина, где бит информации возникает не как накопление, а модификация конфигурации, как возникновение различия. У Лакана это различие всегда связано с чертой, с тем, что делает возможным субъект — но только в прерывании. Время, таким образом, — не поток, а топология различения.
(4)
Эта логика прерывания определяет не только разворачивание субъекта, но и возможность его исчезновения — без утраты структуры.
Иногда — например, после завершения психоанализа — субъект может оказаться в особой позиции: он не исчезает, но более не может быть удержан в привычной субъектной форме. Он не выбирает Имена-Отца, не становится аналитиком — и тем самым оказывается в структуре, но без символического места. У Лакана Имена-Отца — это фиксации, которые удерживают символический порядок и предотвращают его распад в психозе. Однако такая позиция — не психотическая в узком клиническом смысле, а скорее край символического, то, что располагается на его границе. Быть «не названным» — это не просто остаться без титула, а обнаружить в себе нечто, что отказывается быть вписанным в упорядочивающую сеть. Такая позиция не обязательно патологична: она может быть точкой напряжения, откуда сам символический порядок может быть подвергнут трансформации. В этом смысле, отказ системы обозначить (назвать) фигуру, оказывающую структурное влияние, может быть истолкован как её бессознательное сопротивление. Ведь признание функции требует перераспределения означающих. Там, где это не происходит, система сохраняет устойчивость за счёт исключения — и это исключение фиксируется в месте без имени.
В точке, где субъектность временно исчезает, необходима не поддержка, а структура, способная удержать разрыв. Не компенсация, не нормативная фиксация, а вектор, допускающий исчезновение без замещения. Эту функцию можно назвать вмещающей: она не содержит, но допускает. Она не возвращает субъекта, но не даёт исчезновению стать фиксацией. Это не место реконструкции, а место, где структура допускает собственную недостроенность — без коллапса.
(5)
Эта логика допуска без фиксации может быть прослежена и в изменённых состояниях сознания — например, при воздействии ЛСД.
Переходя от структурной топологии к динамике субъективного восприятия, стоит отметить параллель между феноменами Специальной теории относительности (SRT) и переживаниями в изменённых состояниях сознания, таких как под действием ЛСД. В SRT при приближении к скорости света масса увеличивается, длина сокращается, время замедляется — это структурный эффект, проистекающий из изменения позиции наблюдателя относительно света и пространства. Под воздействием ЛСД наблюдаются схожие сдвиги: время растягивается или сжимается, тело может казаться тяжёлым или, напротив, бесконечно лёгким, а пространство подвергается искажению. Здесь возникает мысль: что в субъекте сдвигается, что производит подобные эффекты? Возможно, это не столько нейрофизиологическая реакция, сколько смещение позиции субъекта относительно языка — смена системы отсчёта, аналогичная тому, что наблюдается в физике.
В наблюдениях за изменёнными состояниями сознания — в частности под действием ЛСД и псилоцибина — отмечается, что активность в речевых зонах мозга — в том числе в зонах Брока и Вернике — замедляется. Это сопровождается эффектом нарушения линейной речи, фрагментации внутреннего монолога, а также ощущением «растворения я» и «вне-временности». Однако это замедление не следует толковать как исчезновение языка, но скорее — как проявление его структурной основы: ритма и разрыва, того, что обычно скрыто под скоростью артикуляции.
Можно предположить, что в этих состояниях речь теряет связность не из-за исчезновения языка, а потому что язык выходит из режима линейной артикуляции. Вне синтаксиса он проявляется как система разрывов и смещений, не оформленных в высказывание. Исчезает не структура, а эффект упорядочивания. Изменённое состояние не разрушает символическое, но раскрывает его как подвижную сеть различий, не сводимых к значению.
Изменённое восприятие не отменяет времени, но раскрывает его как функцию различия: не как длительность, а как эффект смещения, возникающий в каждом переходе. Не последовательность, а расстыковка — то, что делает возможной структуру без центра.
(6)
Если рассмотреть интерпретацию коллапса волновой функции, предложенную Пенроузом, возникает важное уточнение: коллапс — не выбор субъекта, а реализация гравитационного порога, в котором становится невозможной дальнейшая суперпозиция. Из множества потенциальных состояний возникает одно — не как акт свободы, а как неустранимое перераспределение плотностей вероятности. Эта точка не поддаётся расчёту, но наделена структурной функцией — и в этом смысле она приобретает оттенок лакановского объекта a.
Объект a можно понимать как гравитационный элемент — локальную асимметрию, в которой система сворачивается в событие. Субъективность, в таком прочтении, возникает не как эффект наблюдения, а как след невозможности компенсировать остаток.
Подобно гравитационному коллапсу, объект a притягивает, но не отдаёт. Именно это делает возможной не-замкнутость: структура не схлопывается, а держится на сбое. В терминах поэзии, если следовать Бодрийяру, объект a — это то, что позволяет ритму или рифме аннигилировать значение: не сообщить, а сместить акцент так, чтобы смысл больше не замыкался на себе.
В невротической структуре такое схлопывание часто отложено: перераспределение означающих продолжается слишком долго, не достигая точки прерывания — и это оставляет субъекта в состоянии логической перегрузки, без фиксации и выхода. Здесь наслаждение, совпадающее с означающим, не прерывается; структура не разрешается, а продолжает циркулировать. Объект a в этом случае не реализуется как точка гравитации, а остаётся как блуждающее место напряжения. Там, где объект a не схлопывается, но продолжает циркулировать как неснятое напряжение, структура сталкивается с пределом, который уже не укладывается в символическую логику. Такой предел может быть описан как топологическая граница — место, где различие выходит за рамки означающего и начинает проявляться в теле.
(7)
Примером топологической границы в субъективной структуре может быть паническая атака — особенно ночная. Она выступает как предел перераспределения, в котором символическое сталкивается с собственным краем. Сон как сцена переработки желания стремится оформить остаток — объект a — в форме, допускающей символизацию. Однако когда структура не выдерживает плотности этого остатка, она «переливается» в телесное.В этом смысле паническая атака — не просто физиологический ответ, но точка, в которой цепочка означающих прерывается. Тело выступает как носитель сбоя: оно не говорит, но маркирует. Так возникает своего рода топологический коллапс — не разрушение, а указание на границу, за которой перераспределение становится невозможным без прерывания.
Разрыв, маркируемый в теле, может также проявляться в логической структуре — как невозможность прийти к знанию напрямую.
В логической задаче о кругах на спинах заключённых каждый из них видит других, но не себя. Знание о собственной метке не приходит напрямую — оно возникает только через предположение о знании другого. Субъект знает, что другой знает, что он знает. Это не индивидуальное знание, а структурный эффект логики несовпадения. Объект a в этом контексте — это то, что проступает в невозможности совпадения с позицией другого. Не универсальное, а общее: возникающее каждый раз как сдвиг, через который различие удерживается, но не разрешается.
(8)
Объект a можно рассматривать как топологический след несводимого, через который возможны как сборка субъекта, так и его расщепление. Он не даётся напрямую, но любая система, замкнутая на себя, его предполагает. Подобно тому, как в теореме Гёделя всякая непротиворечивая система содержит утверждения, которые не могут быть доказаны в её пределах, так и объект a — не элемент системы, а след того, что делает её принципиально незамкнутой.
Данный текст не стремится к завершённости. Его можно рассматривать не как утверждение, а как иллюстрацию смещения — попытку обозначить место, где разные дискурсы, оставаясь несовместимыми, всё же пересекаются вокруг того, что не может быть символизировано. Это пересечение не предполагает согласования, но допускает прокол — подобно тому, как в теореме Брауэра всякое непрерывное отображение диска в себя имеет хотя бы одну неподвижную точку. Речь не о согласии, а о структурной необходимости: при любой деформации остаётся то, что не может быть устранено.